ГЛАВА 16
Оказывались ли вы когда-нибудь запертым в кафедральном соборе Святого
Павла в 1807 году от Рождества Христова, когда весь остальной мир снаружи
провалился в небытие, в полном одиночестве, прикованным к стальной колонне,
в ожидании собственного уничтожения? Не многие могут утвердительно ответить
на такой вопрос. Я могу, но, честно говоря, это необычное отличие не
доставляет мне никакого удовольствия.
Могу свободно признать, что чувствовал себя несколько подавленно. Я
немножко подергал за металлические обручи, удерживающие мои запястья... Они
были слишком прочны и надежны, и я понял, что как раз такие безнадежные
попытки вырваться доставили бы ЕМУ большее удовольствие, удовольствие
безумца.
Впервые в жизни я испытал полное и абсолютное поражение. Оно произвело
на мои мысли ошеломляющее и отупляющее действие -- как будто я уже стоял
одной ногой в могиле. Исчезло всякое желание бороться, и я постепенно пришел
к выводу, что легче всего будет просто ждать, когда занавес упадет. Ощущение
катастрофы было столь сильно, что подавляло всякое недовольство таким
безвременным концом. Мне следовало бы бороться, обдумывать путь к спасению,
но мне не хотелось даже пробовать. Такое поведение изумило меня самого.
Покуда я был погружен в созерцание собственного пупка, возник звук. Это
было едва слышимое гудение, такое слабое, что я ни за что не услышал бы его,
если бы не абсолютная тишина небытия, охватившая мой гроб-собор.
Звук рос и рос, надоедливый, как жужжание насекомого, и в конце концов
я обратил на него внимание, хотя и помимо воли, потому что в этот момент я
знать ничего не хотел, кроме ощущения своего чудовищного положения. Наконец
он стал достаточно громким, и стало ясно, что он исходит откуда-то из-под
купола. Я все же поглядел вверх, и как раз в этот момент раздался громкий
хлопок.
Вверху, в темноте, появилась фигура человека в скафандре. На нем был
гравитатор, судя по тому, как медленно он спускался ко мне. Я был так
ошарашен, что готов был к чему угодно, но не к этому. Он открыл щиток своего
скафандра, но это был не он, а она.
-- Сбрасывай эти глупые цепи, -- сказала Анжела. -- Стоит оставить тебя
одного, и ты всегда впутаешься в какую-нибудь историю. Отправишься сейчас же
со мной, и все тут.
Даже если бы я не обомлел от изумления, говорить было особенно нечего.
Так что я просто по-идиотски разинул рот и немножко потряс цепями, пока она,
легкая, как осенний лист, скользила по полу. В конце концов ее несомненное
физическое присутствие вывело меня из столбняка, и я приложил все усилия,
чтобы не ударить в грязь лицом.
-- Анжела, радость моя, ты спустилась с неба спасти меня.
Она шире открыла щиток скафандра и поцеловала меня через отверстие,
потом сняла с пояса атомный кинжал и занялась моими цепями.
-- Теперь объясни мне, что это за загадочная чепуха о путешествиях во
времени. И отвечай быстро, у нас только семь минут, -- так сказал Койцу.
-- Что он еще сказал тебе? -- спросил я, размышляя, как много она
знает.
-- Не пытайся забивать мне баки, Скользкий Джим! Хватит с меня Койцу.
Я быстро отскочил назад, когда она махнула у меня под подбородком
атомным кинжалом, потом сбила огонь с груди, моя одежда затлела.
Рассерженная Анжела бывает весьма опасна.
-- Любовь моя, -- сказал я страстно, пытаясь обнять ее, не спуская при
этом глаз с кинжала. -- Я не стану от тебя ничего скрывать. Я не такой.
Просто от всех этих путешествий во времени мозги у меня скорчились и нужно,
прежде чем рассказывать по порядку, узнать, на чем кончается твоя
информация.
-- Ты отлично знаешь, что я только что говорила с тобой по телефону.
"Срочно, спешно, приезжай скорей", -- крикнул ты и дал отбой. Я и приехала в
лабораторию к Койцу. Они все бегали и возились с аппаратурой и были слишком
заняты, чтобы мне что-нибудь объяснить. Они только и кричали: "Назад, в
прошлое". И этот ужасный Инскин ничуть не лучше. Он сказал, что ты исчез
прямо из его конторы, когда он читал тебе обвинительное заключение.